Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива - Юрий Ценципер

Домашняя хозяйка! Женщина! Девушка! Ты хочешь помочь Родине?

Наведи чистоту в своем жилье, прибери около своего дома. Это будет драгоценной помощью: ибо грязь – это эпидемические болезни, вынужденные прогулы, это остановка станка.

Вооружимся лопатами и метлами, выйдем в поход на уничтожение грязи. Пусть наши комнаты и квартиры, весь поселок засверкают чистотой и опрятностью.

Но основное время и энергия отдавались школе, которая постепенно становилась местом, где дети могли “оттаять” от всего навалившегося на них.

Эди Строганова вспоминает:

Если бы не было Михаила Борисовича, то не было бы такой школы…

Мама и отчим с утра до ночи на работе. А мы живем в школе, любимом нашем “мактебе” (“школа” по-татарски. – Ред.). Домой приходим лишь есть да спать. Школа – наш второй дом, вернее, главный дом.

Все наши интересы, вся наша жизнь здесь. В школе мы окружены теплом и заботой. Здесь интересно, увлекательно. Днем занятия, пионерские, а потом и комсомольские дела, а во второй половине дня – поем и танцуем, декламируем, рисуем и пишем стихи.

Из воспоминаний Лени Портера:

…Школа была эпицентром всей жизни поселка, мы, ее учащиеся, постоянно были чем-то заняты, свободного времени было очень-очень мало, так как на каждом из нас лежали еще и домашние обязанности. Школа жила событиями и заботами страны. Мы все по-взрослому следили за положением военных действий, обязательно слушали последние известия, отмечали на картах передвижение наших войск красными флажками, шили незамысловатые кисеты, вышивали узоры на них. Кисеты и поделки-сувениры отправляли на фронт посылками, собирали лекарственные травы, помогали в уборке картофеля в деревне Киндери.

Отец, помимо директорства, преподавал физику. Делал он это очень ответственно и увлеченно, как и все в жизни.

Спустя годы он напишет:

Мое неравнодушие к физике объясняется деталью биографии.

После рабфака сдал документы на филологический: подтолкнула давняя склонность водить перышком по чистому листу. Осилил все пять экзаменов, был уже зачислен и… в последний момент сбежал на физический факультет.

С чего такое сальто?

Литературу я всегда любил, но посчитал, что гуманитарные бастионы можно одолеть и помимо вузовских стен. Книг – горы, читай – думай. Что до физики – знал я ее плохо, но смутно догадывался: мое. Вероятно, подтолкнула и заводская выучка: руки в физике – не последняя спица.

Да, физика – это не только грамотный инженер или дельный врач. Это и духовная ширь, горизонты.

Его уроки были интересны, но требовательность к ученикам у него была чрезвычайная. Неуютно себя чувствовал не только тот, кто не знал материал, но и тот, для кого литература и история были предпочтительнее точных наук.

Из воспоминаний Нелли Ершиной:

Почему-то первым в классе вижу Михаила Борисовича Ценципера, грозного директора и нашего преподавателя физики. Высокий, светлый, всегда спокойный; объясняет материал и очень старается всех увлечь своим предметом, старается всех заставить работать именно на уроке. Наиболее толковые ребята вскакивают с мест, впопад и невпопад отвечают, а я переживаю, потому что быстро соображать не могу, и еще потому, что физику не люблю, считаю, что это не мой предмет.

Сорок лет спустя Михаил Ценципер так оценивает себя той поры:

Отчаянный максималист, я наивно жаждал от каждого самозабвенной отдачи в учебе и дисциплины, что не знает никаких “сбоев”. Такое время! А кто-то смеет прийти с невыученными уроками? Еще кто-то умудряется опаздывать на занятия? И я, нисколько не обремененный (мягко говоря) педагогическим опытом, искал на них ответы в неукоснительной строгости. К тому же толком “повозиться” с кем-то из ребят в отдельности – на это просто-напросто не было времени.

Была у меня и еще беда (обычная у начинающих руководителей): слишком многое я брал на себя, подменяя порой учителя и еще более укорачивая свои рабочие сутки.

А мама преподавала древнюю историю и Средние века – отчасти поневоле. Не член партии, тем более – исключенная из партии, преподавать историю новейшую не имела права.

Вот какой запомнила ее Нелли Ершина:

Вижу перед глазами Анну Львовну, учительницу моего любимого предмета – истории – и нашу классную руководительницу. Я ее представляю сидящей за учительским столом, вижу ее милое лицо, большие темно-серые глаза и добрую улыбку.

Из воспоминаний Германа Серкова:

Анну Львовну слушали завороженно, в классе классическая тишина; она любила садиться за первую парту у окна, поворачивалась к нам лицом и, сидя, рассказывала об удивительной истории Древнего Рима. Слушали ее затаив дыхание; она никогда не повышала голоса, была очень ровной, тихой и печальной и на всю жизнь подарила нам любовь к истории.

А так вспоминает Асю, Анну Львовну, один из любимых ее учеников Леня Портер:

Высокая, очень худощавая, с красивым лицом, зябко кутаясь в платок, она внимательно смотрела на нас ласковым и строгим взглядом. В этом взгляде всегда искренняя заинтересованность: “А каков ты человек? Чего ты стоишь?” Нравственные критерии ее оценок очень высоки, и ты стоишь перед нею, как перед своей совестью, и, если виноват, стыдно бывает ужасно, хоть беги на край света.

В начале 1942 года из блокадного Ленинграда в Дербышки приехала группа эвакуированных по льду семей. Среди них – Наталья Андреевна Гурвич, жена оптика-полировщика стекол на заводе. Она вспоминает:

Поместили нас с мужем в “ангарном бараке” – четыре семьи в одной небольшой комнате. Трудное то было время: лишения, недоедания, не хватало одежды, обуви, но завод работал на полную мощь, жила школа, учились дети.

Сразу же по приезде пришла в школу № 101, единственную в поселке. С большой теплотой встретил меня директор школы Михаил Борисович Ценципер. Как сейчас помню, как загорелись его глаза, когда он узнал, что перед ним специалист по физическому воспитанию и хореографии. С его кипучей энергией и принципом “не откладывать на потом” он тут же повел меня в класс.

Он с ходу определил, какая это находка для школы. Наталья Андреевна организовала хореографический кружок, который стал лицом школы, завоевывая первые призы на смотрах художественной самодеятельности Казани. Самой яркой звездой коллектива стала Эля Смирнова. Она вспоминает: